Б
Борода 61
Smart Pussy
Моя золотая миля проходит по улице Народного Ополчения. 20 минут я иду от метро и несу своей хозяйке квартплату. За это время успеваю передумать всякое. Например о том, что на Октябрьском поле живут два жж-юзера, которые вызывают у меня сексуальное уважение (я сказала именно то, что хотела сказать – такое вот сложное чувство). Что денег ужас-как-жалко. Или сочиняю какую-нибудь фигню. Забываю её. Придумываю новую. И так далее.
И вот сегодня, пока шла, подумала о том, что пишу для тридцатилетних женщин. И вовсе не потому, что мне самой 30 (упаси бог, я уже который год отмечаю одну и ту же дату - «27, и ни днём больше», - и в ближайшие несколько лет ничего менять не собираюсь). Просто это возраст, когда женщина живёт иллюзиями, и обмануть её проще, чем трёхлетку.
В основном она, бедняжка, питается двумя заблуждениями: что сейчас выглядит интереснее и лучше, чем любая двадцатилетняя; и что с таким - офигеть каким - жизненным опытом её, как Регину, не проведёшь.
Девочки, это всё пустое. Сейчас выросло прекрасное юное поколение стильных и умных, с хорошими манерами, спокойными глазами и отличной кожей. И они точно так же читают, пишут и говорят, - не все, конечно, но до отвращения многие, - то есть, у них всё, как у нас, только моложе.
Что же касается опыта, то его хватает ровно на то, чтобы стать не маленькой дурочкой, а взрослой дурищей. Например, буквально каждой, как и 10 лет назад, ужасно приятно, когда её сравнивают с кошечкой. Вот скажи женщине такое, и она сразу представит себя независимой, изящной и свободной хищницей. А вовсе не примитивной, волосатой, ссущей по углам истеричкой. Хотя никто не уточнял - по каким параметрам похожа-то.
Никакого особого лоска тоже не прибавилось, внутри сидит такой же грязный подросток, как и раньше – я поняла это, когда на случайные деньги предпочла купить новую шубку, вместо того, чтобы вылечить зубы. Это довольно плебейский поступок, для тех, кто понимает. (Нет, повторяю, мне «27, и ни днём больше», но моск стареет быстрее…)
Поэтому писать для тридцатилетних очень легко – просто излагаешь в письменном виде то, что сама себе врёшь мысленно. И все дела.
Я дошла до хозяйкиной работы, и оказалось, что там обеденный перерыв, и 40 минут надо как-то убить, поэтому «Кофедром», кенийский без сахара и маленькая шоколадка в качестве бонуса. Впрочем, бонус получился крупнее: юноша на соседнем красном диване – большой, красивый, глупый, как я люблю. Громко просил «вкусное кофе», облизывался, «шутил» (это слово лучше держать в кавычках, чтобы не вырвалось, по крайней мере, в данном случае). Естественно, с традиционным «малоприятным недостатком» в лице блондинки рядом, но как десерт к кофе он годился и таким, тем более что виноград зелен и, главное, уже примерно полчаса я чувствовала, что на груди у меня, прямо под пушистым лиловым свитером, медленно раскрывает лепестки новый рассказ. Я сразу захотела быть, как Хемингуэй, и попросила у официанта ручку, но она плохо писала, рвала салфетку, и я просто допила свой кофе, наслаждаясь щекотным ощущением – как у апрельской земли, которую медленно раздвигает изнутри бледно-зелёная стрелка первоцвета. Главное, не торопиться, не раскрывать пальцами бутон, пытаясь прочитать письмена на внутренней стороне лепестков. Лучше вообще делать вид, что ничего не происходит, и тогда наверняка донесёшь до дома не смятую и увядшую идею, а почти готовый рассказ. Причём, он почему-то окажется про сорокалетнюю женщину. Как будто я стою перед зеркалом в маминых туфлях и пытаюсь представить, что я уже
Smart Pussy.
Я вижу в зеркале, как проступает твоё лицо, прорисовывает на моей коже новые линии.
Почти ничего не изменилось. Кажется – только приведи в порядок кожу и волосы после очередной мучительной зимы, и ты снова прежняя.
Просыпаешься после полудня, принимаешь ванну, совершаешь привычные тайные ритуалы, которые женские журналы выставляют на всеобщее обозрение, как знак элегантности и ухода, поэтому сейчас вполне прилично рассказывать, что «сделала пилинг, маску и эпиляцию», хотя по сути это вещи довольно неаппетитные, и лучше бы о них не звонить попусту. Морда в глине, сиськи в креме, задница антицеллюлитным скрабом натёрта – очень изысканно, чего уж там.
Но к четырём часам ты действительно нежно пахнешь, матово светишься, и шелка скользят, не цепляясь. Платье немного не по времени - и года, и суток, - но так надо, и ты несёшь свой нездешний аромат на другой конец города, и только в лифте окончательно отогреваешься, припудриваешь порозовевший нос и вступаешь... Нет, не в дерьмо на лестнице, а в его дом, в его запах, в его объятия. Приблизительно в пять вечера, когда лампы ещё не включены, но дневной свет уже не такой резкий, и тело выглядит так, как нужно.
После любви вы идёте на кухню, и ты, автоматически садясь спиной к окну, чуть затеняешь, но не прячешь от него своё счастливое юное лицо – оно всегда будет юным после любви, сколько бы лет не прошло, и он обязательно должен видеть это чудо, твой главный подарок (а вовсе не предыдущие содрогания), - «посмотри, ты сделал меня прекрасной».
Ты могла бы приходить позже, пить вместе с ним красное вино и оставаться на ночь. Но лучше бы ему не видеть, как алкоголь расслабляет твои черты, размывает чёткость формулировок и развязывает язык. Не дай бог ещё с пьяными слезами начнёшь рассказывать, как безумно боишься его потерять.
И уж конечно, не нужно оставаться на ночь. Утром тебе необходима ванна, крем и час абсолютного молчания, чтобы как-то примириться с началом нового дня, – а вовсе не его слишком внимательный взгляд.
Поэтому «самое прекрасное время для любви – с пяти до девяти».
Домой: смывать косметику, пить джин, писать слова, ждать звонка и, не дождавшись, звонить самой.
Вы скоро расстанетесь, – а как же иначе. Он скажет, что хочет настоящей близости. Конечно: засыпать, уткнувшись в её волосы, просыпаться на одной подушке, вдыхать её молочное и медовое, рассматривать близко-близко. Потом курить вместе, вместе идти в ванную, потом разговаривать через дверь, пока она писает, а ты варишь кофе. Завтракать батоном, трахаться, гулять, пить пиво, ехать в клуб, возвращаться, трахаться, засыпать. Вот это настоящая близость, да.
Господи, ну и дурак же ты.
Каждая моя мысль – о тебе, весь мой день, от утреннего купания до ночного крема вокруг глаз – это всё для тебя, чтобы ты гордился, что я красивая. Даже эти дурацкие слова, которые я пишу в те дни, когда мы не встречаемся, нанизываю одно за другим на ниточку, как грибы для сушки… ну хорошо, (уж если ты хочешь красивых сравнений) как бусины; как кусочки грецкого ореха, которые потом опустят в густо вываренный виноградный сок, чтобы получилась эта смешная сладость – даже слова я пишу, потому что тебя они радуют. И одежда… Не думаешь ли ты всерьёз, что я всегда разгуливаю в вечернем платье, с ирисами в руках? Только чтобы развлечь тебя странными нарядами, душа моя.
Ну да бог с тобой, я же знала. Как знаю и то, что скоро ты начнёшь требовать от молочной и медовой моих ароматов – шалфея, ванили и сандала. Чтобы сменила джинсы на платье, чтобы «показывалась» с тобой на важных встречах, чтобы знала все слова, какие ты хочешь услышать. У тебя нет терпения ждать, когда она вырастет. Как нет терпения у меня – ждать, пока вырастешь ты.
Я хочу уже сейчас, вот этого, нового, смешного, на красном диване, с маленькой чашкой в большой руке. Нужно бы научить его, что кофе мужского рода. Разве только растворимое – оно…
Впрочем, я вдруг чувствую, что… нет, не то, чтобы он молод для меня, но духи мои - слишком сладкие для него. Вот так. Именно это я сейчас чувствую. Мои духи годятся лишь для меня одной.
С последней фразой её облик отступает. Я больше не она, вернулась к себе, а она ушла в глубь зеркала, спряталась на 10 лет. Чтобы однажды снова явиться, с полным правом показать мне своё лицо – отныне, моё.
(ц) marta ketro
Моя золотая миля проходит по улице Народного Ополчения. 20 минут я иду от метро и несу своей хозяйке квартплату. За это время успеваю передумать всякое. Например о том, что на Октябрьском поле живут два жж-юзера, которые вызывают у меня сексуальное уважение (я сказала именно то, что хотела сказать – такое вот сложное чувство). Что денег ужас-как-жалко. Или сочиняю какую-нибудь фигню. Забываю её. Придумываю новую. И так далее.
И вот сегодня, пока шла, подумала о том, что пишу для тридцатилетних женщин. И вовсе не потому, что мне самой 30 (упаси бог, я уже который год отмечаю одну и ту же дату - «27, и ни днём больше», - и в ближайшие несколько лет ничего менять не собираюсь). Просто это возраст, когда женщина живёт иллюзиями, и обмануть её проще, чем трёхлетку.
В основном она, бедняжка, питается двумя заблуждениями: что сейчас выглядит интереснее и лучше, чем любая двадцатилетняя; и что с таким - офигеть каким - жизненным опытом её, как Регину, не проведёшь.
Девочки, это всё пустое. Сейчас выросло прекрасное юное поколение стильных и умных, с хорошими манерами, спокойными глазами и отличной кожей. И они точно так же читают, пишут и говорят, - не все, конечно, но до отвращения многие, - то есть, у них всё, как у нас, только моложе.
Что же касается опыта, то его хватает ровно на то, чтобы стать не маленькой дурочкой, а взрослой дурищей. Например, буквально каждой, как и 10 лет назад, ужасно приятно, когда её сравнивают с кошечкой. Вот скажи женщине такое, и она сразу представит себя независимой, изящной и свободной хищницей. А вовсе не примитивной, волосатой, ссущей по углам истеричкой. Хотя никто не уточнял - по каким параметрам похожа-то.
Никакого особого лоска тоже не прибавилось, внутри сидит такой же грязный подросток, как и раньше – я поняла это, когда на случайные деньги предпочла купить новую шубку, вместо того, чтобы вылечить зубы. Это довольно плебейский поступок, для тех, кто понимает. (Нет, повторяю, мне «27, и ни днём больше», но моск стареет быстрее…)
Поэтому писать для тридцатилетних очень легко – просто излагаешь в письменном виде то, что сама себе врёшь мысленно. И все дела.
Я дошла до хозяйкиной работы, и оказалось, что там обеденный перерыв, и 40 минут надо как-то убить, поэтому «Кофедром», кенийский без сахара и маленькая шоколадка в качестве бонуса. Впрочем, бонус получился крупнее: юноша на соседнем красном диване – большой, красивый, глупый, как я люблю. Громко просил «вкусное кофе», облизывался, «шутил» (это слово лучше держать в кавычках, чтобы не вырвалось, по крайней мере, в данном случае). Естественно, с традиционным «малоприятным недостатком» в лице блондинки рядом, но как десерт к кофе он годился и таким, тем более что виноград зелен и, главное, уже примерно полчаса я чувствовала, что на груди у меня, прямо под пушистым лиловым свитером, медленно раскрывает лепестки новый рассказ. Я сразу захотела быть, как Хемингуэй, и попросила у официанта ручку, но она плохо писала, рвала салфетку, и я просто допила свой кофе, наслаждаясь щекотным ощущением – как у апрельской земли, которую медленно раздвигает изнутри бледно-зелёная стрелка первоцвета. Главное, не торопиться, не раскрывать пальцами бутон, пытаясь прочитать письмена на внутренней стороне лепестков. Лучше вообще делать вид, что ничего не происходит, и тогда наверняка донесёшь до дома не смятую и увядшую идею, а почти готовый рассказ. Причём, он почему-то окажется про сорокалетнюю женщину. Как будто я стою перед зеркалом в маминых туфлях и пытаюсь представить, что я уже
Smart Pussy.
Я вижу в зеркале, как проступает твоё лицо, прорисовывает на моей коже новые линии.
Почти ничего не изменилось. Кажется – только приведи в порядок кожу и волосы после очередной мучительной зимы, и ты снова прежняя.
Просыпаешься после полудня, принимаешь ванну, совершаешь привычные тайные ритуалы, которые женские журналы выставляют на всеобщее обозрение, как знак элегантности и ухода, поэтому сейчас вполне прилично рассказывать, что «сделала пилинг, маску и эпиляцию», хотя по сути это вещи довольно неаппетитные, и лучше бы о них не звонить попусту. Морда в глине, сиськи в креме, задница антицеллюлитным скрабом натёрта – очень изысканно, чего уж там.
Но к четырём часам ты действительно нежно пахнешь, матово светишься, и шелка скользят, не цепляясь. Платье немного не по времени - и года, и суток, - но так надо, и ты несёшь свой нездешний аромат на другой конец города, и только в лифте окончательно отогреваешься, припудриваешь порозовевший нос и вступаешь... Нет, не в дерьмо на лестнице, а в его дом, в его запах, в его объятия. Приблизительно в пять вечера, когда лампы ещё не включены, но дневной свет уже не такой резкий, и тело выглядит так, как нужно.
После любви вы идёте на кухню, и ты, автоматически садясь спиной к окну, чуть затеняешь, но не прячешь от него своё счастливое юное лицо – оно всегда будет юным после любви, сколько бы лет не прошло, и он обязательно должен видеть это чудо, твой главный подарок (а вовсе не предыдущие содрогания), - «посмотри, ты сделал меня прекрасной».
Ты могла бы приходить позже, пить вместе с ним красное вино и оставаться на ночь. Но лучше бы ему не видеть, как алкоголь расслабляет твои черты, размывает чёткость формулировок и развязывает язык. Не дай бог ещё с пьяными слезами начнёшь рассказывать, как безумно боишься его потерять.
И уж конечно, не нужно оставаться на ночь. Утром тебе необходима ванна, крем и час абсолютного молчания, чтобы как-то примириться с началом нового дня, – а вовсе не его слишком внимательный взгляд.
Поэтому «самое прекрасное время для любви – с пяти до девяти».
Домой: смывать косметику, пить джин, писать слова, ждать звонка и, не дождавшись, звонить самой.
Вы скоро расстанетесь, – а как же иначе. Он скажет, что хочет настоящей близости. Конечно: засыпать, уткнувшись в её волосы, просыпаться на одной подушке, вдыхать её молочное и медовое, рассматривать близко-близко. Потом курить вместе, вместе идти в ванную, потом разговаривать через дверь, пока она писает, а ты варишь кофе. Завтракать батоном, трахаться, гулять, пить пиво, ехать в клуб, возвращаться, трахаться, засыпать. Вот это настоящая близость, да.
Господи, ну и дурак же ты.
Каждая моя мысль – о тебе, весь мой день, от утреннего купания до ночного крема вокруг глаз – это всё для тебя, чтобы ты гордился, что я красивая. Даже эти дурацкие слова, которые я пишу в те дни, когда мы не встречаемся, нанизываю одно за другим на ниточку, как грибы для сушки… ну хорошо, (уж если ты хочешь красивых сравнений) как бусины; как кусочки грецкого ореха, которые потом опустят в густо вываренный виноградный сок, чтобы получилась эта смешная сладость – даже слова я пишу, потому что тебя они радуют. И одежда… Не думаешь ли ты всерьёз, что я всегда разгуливаю в вечернем платье, с ирисами в руках? Только чтобы развлечь тебя странными нарядами, душа моя.
Ну да бог с тобой, я же знала. Как знаю и то, что скоро ты начнёшь требовать от молочной и медовой моих ароматов – шалфея, ванили и сандала. Чтобы сменила джинсы на платье, чтобы «показывалась» с тобой на важных встречах, чтобы знала все слова, какие ты хочешь услышать. У тебя нет терпения ждать, когда она вырастет. Как нет терпения у меня – ждать, пока вырастешь ты.
Я хочу уже сейчас, вот этого, нового, смешного, на красном диване, с маленькой чашкой в большой руке. Нужно бы научить его, что кофе мужского рода. Разве только растворимое – оно…
Впрочем, я вдруг чувствую, что… нет, не то, чтобы он молод для меня, но духи мои - слишком сладкие для него. Вот так. Именно это я сейчас чувствую. Мои духи годятся лишь для меня одной.
С последней фразой её облик отступает. Я больше не она, вернулась к себе, а она ушла в глубь зеркала, спряталась на 10 лет. Чтобы однажды снова явиться, с полным правом показать мне своё лицо – отныне, моё.
(ц) marta ketro
