Б
Борода 61
Знаете ли вы, что такое чудесная материализация фантастической идеи, пра-вещь? Я знаю несколько примеров такого рода событий. Это, например, самодвижущийся тротуар длиной в 1 (один) километр, созданный в знатном малороссийском совхозе «Ленинец» с мыслью поторопить коммунизм. Который (тротуар) съел в один день полугодовую норму потребления электроэнергии Ахтырским районом, сравнимым величиною с княжеством Монако.
Второй пример – мобильный телефон, составленный из нескольких бойких пионеров. Речь шла о своевременной починке сельскохозяйственной техники во время страды, и знаменитейший в свое время подмосковный председатель Алексей Филипченко загнал деревенских тимуровцев дежурить на господствующих высотах. Пионеры бегали эстафетой от заглохшего комбайна до правления совхоза: таким образом пять пионеров заменяли один мобильник.
Примеры, надо полагать, анекдотичны. Меж тем всякий житейский анекдот, как парадокс и рифма, ускоряет мышление. Настенная надпись всегда была праИнтернетом – способом дать знать о себе, минуя любые формы допуска, цензуры и редактуры. Высказывание, написанное на стене, невольно приобретает монументальность – так же, как всякая, даже самая пустая, реплика, пущенная в Интернет, в идеале может сохраняться вечно и быть вечно доступной. Так или иначе, Стена до сих пор – народный Интернет и наиболее удобная трибуна. Считается, что ежели устное творчество есть форма народной литературы, то стеновая роспись есть доступная форма народной публицистики и журналистики. А публицистический темперамент требует выхода. Так, например, директор продуктового магазина по адресу Уссурийская улица, дом 1, корпус 3, показывала мне книгу жалоб и предложений, исписанную волшебными метатекстами. Пожилые покупатели, лишившиеся возможности высказывать свое мнение на профсоюзных собраниях, заседаниях товарищеского суда, в газетах и, конечно же, считающие для себя постыдным писать на стенах, испытывали такое желание высказаться, что требовали книгу по вполне пустячному поводу и писали в ней «Ельцин – вор» и «Хакамада – обезьяна».
Профессор Елизаров, руководитель и основатель Народного архива (этот архив тоже развивается, в сущности, по принципу Интернета – любой простой человек может принести в него связку писем, дневник, пусть даже единственную поздравительную открытку), считает, что если от человека остался хотя бы один клочок бумаги, хотя бы один письменный документ, то он никогда уже не будет забыт. Профессор, правда, еще не интересовался стенными надписями. Он, например, уверен, что есть категории людей, от которых не остается письменных документов – проститутки, бомжи.
Между тем в 1999 году я столкнулась с сообществом бомжей Курского вокзала, живущих под перронами. Под всяким перроном имеется невеликое пространство, разделенное на равные сегменты приблизительно в три метра длиною. Эти помещеньица были расписаны с чрезвычайным старанием. В основном углем. Выделялась квартира некого Виктора, утверждавшего, что он задержался на вокзале лишь потому, что его, шабашника, обобрали вокзальные милиционеры. Викторово помещение было декорировано публицистическими фразами «Москва – Освенцим», «Москва = Грозный». Одна же стена имела название «Книга памяти» и являла собою список всех фамилий и кличек вокзальных милиционеров, когда-либо обидевших Виктора или берущих взятки, ибо люди, живущие под перронами (в теплые месяцы число их достигает ста человек), используются вокзальной милицией и как информаторы, и как данники.
Виктор подписывался «Стрелочник» – он видел в этом самоназвании и философическое определение своей судьбы, и грубоватую поэзию железной дороги; на самом же деле был известен под кличкой Золушка. В определенных кругах дамская кличка не считается почетной – меж тем прозвище он получил следующим образом. Люди, коих допускают жить на вокзалах, пробавляются мелким, почти разрешенным воровством – потому у них много вещей не по размеру. Так, Виктор долгое время ходил в дорогих хороших кроссовках, которые были ему малы, – задники он заминал. Напившись, терял свои шлепанцы.
Однажды Виктора остановил наряд милиции и спросил: «Чего ты в одном ботинке-то?» На что Виктор ответил: «Я, б.... , Золушка». То есть Виктор – Савик Шустер и Анна Политковская настенных надписей, великий публицист. Между тем надписи действительно делятся на литературные и журналистские. Последние имеют прикладную пользу, несут интонацию совета или приглашение к скромной дискуссии. Вот классический пример.
«Спартак – чемпион» – это цельный литературный текст, полный и абсолютный. А вот текст журналистский – комментаторский. Сомневающийся, но одновременно и пафосный:
«Говорят, «Спартак» плохой. Ну а что хорошее?
Лучше в зеркало взгляни, рожа криворожая».
В беседке в Сокольниках мы нашли следующую надпись:
«Если ты пришел без денег, лучше посиди в кустах.
Кто-то будет здесь (заниматься любовью), ты услышишь «Ох» и «Ах».
И им хорошо, и тебе хорошо, и мне было хорошо, вот я и домой пошел».
Это хороший, грамотный текст от отдела «Общество» газеты «Аргументы и Факты» – тут и совет, и личное впечатление, и катарсис. А вот текст-предупреждение – мощная публицистика апокалиптической угрозы, газета «Завтра»:
«Если ты опять, чудак, будешь (совершать акт струеиспускания) под лестницу, мы тебе устроим так, что б лучше ты повесился».
Тут же путеводитель по модному городу (почти от «Афиши»):
«Побывал я в Питере, так лайфы не клевые – девки все надутые, парни все хреновые. Все говном налитые, а у всех трусы зашитые».
Насчет штопаного белья – яркая деталь, наблюдение путешественника из метрополии: тут одновременно осуждается пафос питерской молодежи, считающей себя более утонченной, нежели московская, и обсуждается большая их стесненность в средствах. Это мы описали настенную надпись как событие коммуникации, теперь обсудим информационный носитель.
Ну, конечно, стена – но стена чего? Подъезда, туалета, школы, внешняя или внутренняя, открытость или интимность текста подразумевается... Одно из самых любимых моих настенных впечатлений – это стена коровника. Что-то меня на сельскохозяйственную тему потянуло...
Итак, чрезвычайно близкий, почти не подмосковный, а московский совхоз, знаменитый тем, что там в 1993 году прошел первый и единственный катакомбный съезд коммунистической партии – это когда она была запрещена. Директор – поволжский немец Бреннер. Ведет депутацию к бетонному коровнику, построенному в год Олимпиады по голландскому проекту и голландской лицензии. Принцип заключается в том, что под коровником расположен бетонированный же резервуар-накопитель, из которого фекалии должны удаляться посредством специального насоса.
Излишне говорить, что насос все время ломается, кроме того, наличествуют особенности среднерусского климата. Коровник стоит в некоем импровизированном болоте. При этом на стене коровника регулярно пишется простое русское слово «говно». Г-н Бреннер, ведя очередную высокую экскурсию, изрядно раздражается: «И так все знают, что говно, зачем все время писать?» И тут раздался твердый голос ставропольского казачьего атамана Рыбалко: «А может, русский человек чувствует необходимость констатации факта?» Подъезд сам по себе страшное место. Это место, где убивают чаще, чем в темном лесу. Многие москвичи боятся вечером заходить в свой подъезд...
Я тоже боюсь – стоит мне зайти, как вся моя жизнь бросается мне в лицо возле мусоропровода. Возле этой грязной батареи я мечтала о лучшей доле в пятнадцать лет; с тех пор прошло еще двадцать, а все хожу мимо нее. Исписанный подъезд считается символом бедности и печали:
«Вчера был в Бирюлево. Это такой спальный район в Москве, «город в городе», ибо жизнь там течет в другом ритме. В замызганном подъезде, на двери вонючего лифта, мне особенно бросилась в глаза одна надпись: «Вовочка П. – друг детей». Я плакал. Мы чудом вырвались из этой трясины, и мы никогда не скатимся обратно».
Это текст молодого москвича Артема Новикова – пронзительное свидетельство... Весною 2000 года в районной газете «Восточное Измайлово» появилась статья с названием «Маленький подвиг». Речь в ней шла о подвижничестве пенсионерки Тамары Эдуардовны Квитко, которая на невеликую свою пенсию купила дорогие акриловые краски и самолично расписала чудесными картинками первый этаж своего подъезда. В газетном интервью Тамара Эдуардовна так объяснила свой поступок: «Мне надоело, что восьмилетние дети пишут в моем подъезде слово, которое мы в свое время даже восемнадцатилетними знать не знали, и я захотела подарить своим соседям кусочек красоты».
Тотчас после выхода газеты побежала я посмотреть на тот кусочек. Тема росписи – Средиземное море, возле которого Тамара Эдуардовна не была никогда. Так она и сказала корреспонденту: «Море люблю страшно, но даже на Черном не довелось побывать – много лет отдыхала на Азовском. Так что в подъезде – фантазия».
Фантазия была такая – море синее, небо голубое, облака кучевые и перистые. Возле почтовых ящиков имелся дельфин, в районе головы практически расчлененный веселой улыбкой. На торцовой стене я нашла остров, Парфенон и кентавра. Над островом было написано «Греция» (которая, впрочем, находится скорее в Эгейском, нежели в Средиземном море). Над Грецией летел маленький российский самолетик с флажком на фюзеляже. Тамара Эдуардовна была уверена, что своим подвигом дала понять подъездным писакам разницу меж непристойностью и красотою, на самом деле она заменила чуждое ей высказыванием своим собственным, вполне равноценным.
Пенсионерское граффити было откровенно, как девичий дневничок – из него явствовало, что Тамара Эдуардовна милый, но тщеславный и бесхитростный человек. Что она мечтает путешествовать. Что ежели пустила она по небу самолет с российским флагом, то скорее всего Тамара Эдуардовна в свое время была ельцинисткой. И что не очень-то художница любит и помнит мужчин, ибо уверена, что кентавр есть «великолепное скрещенье» не атлета с жеребцом, а дауна с козой.
Прошло два года; тема стенных надписей ничуть не стала менее интересной – и вот опять отправилась я в красивый подъезд. Подъезд оказался отремонтирован и закрашен зеленой краской. На месте Парфенона, возле дверного звонка, образовалась надпись: «Не звонить – убьет». И ниже – «Напряжение 220 вольт и 40 градусов». Проза победила поэзию. Брутальный, жизненный реалистический текст надругался над текстом фэнтези.
Где-то в районе бывшего дельфина были начертаны стихи с употреблением нехорошего слова. Стихи такие:
«Сидит Костя на заборе и глазами смотрит вниз. До чего же мы дожили, смотрит прямо на пипис».
До чего же мы дожили – вербальный наивный текст победил визуальное наивное высказывание! Что же у нас с граффити все так не складывается? Стенные надписи и граффити – совершенно не одно и то же. Более того – они антагонистичны.
Граффити считаются частью модной молодежной культуры, впрочем, имеющей уж только в Москве десятилетнюю историю. Культура именуется hip-hop; граффити рисуют не просто дерзкие молодые люди, но дерзкие молодые люди, собранные в некие графические школы, все это тесно связано еще и с рэпом. В анамнезе культуры – Гарлем, брошенные городские кварталы, кирпичные пустые доходные нью-йоркские дома, выстроенные в начале века и давно покинутые итальянскими и еврейскими эмигрантами, подписи и метки, коими уличные гарлемские группировки отмечают свою территорию. Смерть, ужас, город контрастов. Дети любят бояться и пугать. У них вообще другая концепция страшного. Ну что ж, граффити в его чистом виде однозначно рассчитано на внутрикорпоративную оценку – это англоязычные забавы и англоязычные тексты. Выпуклые, пухлые, пустые росписи на трансформаторных будках, кокетливые подписи серебрянкой в подземных переходах под Тверской – что они нам? А на заборах дышат живой жизнью простые как правда рифмы:
«Я сегодня утром весел – ночью рэппера повесил»; в Йошкар-Оле, на заборе, по поводу смертельной ненависти двух районов: «Микрашка – козлы, Самбатхей – короли».
В Ульяновске одна из уличных группировок целую зиму охраняла от дождя и снега некий участок тротуара, на котором в драке между двумя микрорайонами погиб лидер группировки, популярный человек пятнадцати лет. На тротуаре всю зиму простояли стакан водки, фотография героя и свеча, накрытые от непогоды трехлитровой банкой. И всю зиму возле мемориала дежурили члены группы.
Тамара Эдуардовна хотела «как красиво», а сегодняшние хозяева подъезда, проживающие в нем свою сиротливую небогатую юность, хотят, чтобы «про них». Чего им Греция? Вот мы списали да сфотографировали все надписи в подъезде дома номер 10 по Ключевой улице в Братееве. Тут нужно сказать немного о жизни подростков этого подъезда. Например, девочка Маша считается из сильненькой, состоятельной семьи. У них в квартире радиотелефон, музыкальный центр, дорогой холодильник. А жрать вот нечего. В том смысле, что экономия. Семейный лидер мама раз в неделю ездит на бирюлевский рынок и покупает строго ограниченное количество продуктов. Съели – сами виноваты. Один раз папа так проголодался, что поехал ночью колымить на машине, чтобы купить поесть.
И вот дети как умеют обживают свой подъезд. Подъезд – гостиная подростка, и он обставляет его так же, как его мама и папа обставляют свою большую комнату. Ему кажется, что он дерзит, протестует – разве ж? Ежели на стене написано «Гриндерс-камелот», то это марки модных ботинок, это стенной модный календарик. Ежели написано «Имейте баб на свежем сене, как завещал Сергей Есенин», то это маленькая книжная полочка. Ежели совсем что-то непристойное, это как будто папа порнуху включил. А вот любимая мною надпись:
«Кто знает, ЧТО мы написали на этом этаже красным маркером (а кстати, ничего особенного не написали) тот лох, пидор, б....ь, бомж и Анна Петровна из 867 школы».
Мне очень понравилась энергия перечисления – Анна Петровна вышла хуже бомжа. Но вот первое слово о любви – в подъезде появляется чудесное слово «х..» Дж. Бушелл в работе «Moscow graffiti» высказал преостроумнейшую мысль о разнице между двумя главными непристойностями русского и американского мира: у одних «х», статическое грозное самодостаточное оружие, у других «F», как ни крутите, а все же действие.
Предположим, мы избрали братеевский подъезд полем вербального эксперимента, предположим, расстроились, что из всей любовной темы один великий статичный «х» и один скучный четырехстопник с надоевшим нам словом:
«Я тебя любил ужасно, а тебе и все равно, у тебя большие сиси, но по сердцу ты говно».
И тут ваш автор захотел стать идеальным корреспондентом. «Хочу знать, кто написал «х» и про «сиси», и встретиться с молодым человеком!» Были у меня такие возможности, дружественный был подъезд. Вот о чем захотела поговорить я с юнцом: безличный город наступает на тебя, наверное, имеется попытка город приручить, одомашнить?.. И я стала представлять наш разговор. Вот приводят мне пятнадцатилетнего Витю, и говорю я: «Ты написал слово «х»? Да куда ж ты, это прекрасно! А как ты относишься к статичности «х»? Неправда ли, славянский «х» похож на угрюмого болвана с острова Пасхи? А вот импульс к написанию слова «х» каков? Дерзкий жест, акт утверждения свободы, стихийный постмодернизм?» Тут, с ужасом глядя на меня, убежит мальчик Витя. Ему ведь пятнадцать лет. Он ведь думает, что в тридцать пять люди уже не размножаются. И отчасти он ведь прав. Жизнь дольше любви. Так долго никакой статичный «х» не стоит.
Я вот третьего дня спросила мужа, а не слабо ли ему член на стене подъезда нарисовать, так он с испугу автомобильной дверью палец прищемил. Теперь ноготь сходит.
(С)
http://www.phototabloid.ru/humor/438-stennaya-lirika-moskovskogo-podezda.html
Второй пример – мобильный телефон, составленный из нескольких бойких пионеров. Речь шла о своевременной починке сельскохозяйственной техники во время страды, и знаменитейший в свое время подмосковный председатель Алексей Филипченко загнал деревенских тимуровцев дежурить на господствующих высотах. Пионеры бегали эстафетой от заглохшего комбайна до правления совхоза: таким образом пять пионеров заменяли один мобильник.
Примеры, надо полагать, анекдотичны. Меж тем всякий житейский анекдот, как парадокс и рифма, ускоряет мышление. Настенная надпись всегда была праИнтернетом – способом дать знать о себе, минуя любые формы допуска, цензуры и редактуры. Высказывание, написанное на стене, невольно приобретает монументальность – так же, как всякая, даже самая пустая, реплика, пущенная в Интернет, в идеале может сохраняться вечно и быть вечно доступной. Так или иначе, Стена до сих пор – народный Интернет и наиболее удобная трибуна. Считается, что ежели устное творчество есть форма народной литературы, то стеновая роспись есть доступная форма народной публицистики и журналистики. А публицистический темперамент требует выхода. Так, например, директор продуктового магазина по адресу Уссурийская улица, дом 1, корпус 3, показывала мне книгу жалоб и предложений, исписанную волшебными метатекстами. Пожилые покупатели, лишившиеся возможности высказывать свое мнение на профсоюзных собраниях, заседаниях товарищеского суда, в газетах и, конечно же, считающие для себя постыдным писать на стенах, испытывали такое желание высказаться, что требовали книгу по вполне пустячному поводу и писали в ней «Ельцин – вор» и «Хакамада – обезьяна».
Профессор Елизаров, руководитель и основатель Народного архива (этот архив тоже развивается, в сущности, по принципу Интернета – любой простой человек может принести в него связку писем, дневник, пусть даже единственную поздравительную открытку), считает, что если от человека остался хотя бы один клочок бумаги, хотя бы один письменный документ, то он никогда уже не будет забыт. Профессор, правда, еще не интересовался стенными надписями. Он, например, уверен, что есть категории людей, от которых не остается письменных документов – проститутки, бомжи.
Между тем в 1999 году я столкнулась с сообществом бомжей Курского вокзала, живущих под перронами. Под всяким перроном имеется невеликое пространство, разделенное на равные сегменты приблизительно в три метра длиною. Эти помещеньица были расписаны с чрезвычайным старанием. В основном углем. Выделялась квартира некого Виктора, утверждавшего, что он задержался на вокзале лишь потому, что его, шабашника, обобрали вокзальные милиционеры. Викторово помещение было декорировано публицистическими фразами «Москва – Освенцим», «Москва = Грозный». Одна же стена имела название «Книга памяти» и являла собою список всех фамилий и кличек вокзальных милиционеров, когда-либо обидевших Виктора или берущих взятки, ибо люди, живущие под перронами (в теплые месяцы число их достигает ста человек), используются вокзальной милицией и как информаторы, и как данники.
Виктор подписывался «Стрелочник» – он видел в этом самоназвании и философическое определение своей судьбы, и грубоватую поэзию железной дороги; на самом же деле был известен под кличкой Золушка. В определенных кругах дамская кличка не считается почетной – меж тем прозвище он получил следующим образом. Люди, коих допускают жить на вокзалах, пробавляются мелким, почти разрешенным воровством – потому у них много вещей не по размеру. Так, Виктор долгое время ходил в дорогих хороших кроссовках, которые были ему малы, – задники он заминал. Напившись, терял свои шлепанцы.
Однажды Виктора остановил наряд милиции и спросил: «Чего ты в одном ботинке-то?» На что Виктор ответил: «Я, б.... , Золушка». То есть Виктор – Савик Шустер и Анна Политковская настенных надписей, великий публицист. Между тем надписи действительно делятся на литературные и журналистские. Последние имеют прикладную пользу, несут интонацию совета или приглашение к скромной дискуссии. Вот классический пример.
«Спартак – чемпион» – это цельный литературный текст, полный и абсолютный. А вот текст журналистский – комментаторский. Сомневающийся, но одновременно и пафосный:
«Говорят, «Спартак» плохой. Ну а что хорошее?
Лучше в зеркало взгляни, рожа криворожая».
В беседке в Сокольниках мы нашли следующую надпись:
«Если ты пришел без денег, лучше посиди в кустах.
Кто-то будет здесь (заниматься любовью), ты услышишь «Ох» и «Ах».
И им хорошо, и тебе хорошо, и мне было хорошо, вот я и домой пошел».
Это хороший, грамотный текст от отдела «Общество» газеты «Аргументы и Факты» – тут и совет, и личное впечатление, и катарсис. А вот текст-предупреждение – мощная публицистика апокалиптической угрозы, газета «Завтра»:
«Если ты опять, чудак, будешь (совершать акт струеиспускания) под лестницу, мы тебе устроим так, что б лучше ты повесился».
Тут же путеводитель по модному городу (почти от «Афиши»):
«Побывал я в Питере, так лайфы не клевые – девки все надутые, парни все хреновые. Все говном налитые, а у всех трусы зашитые».
Насчет штопаного белья – яркая деталь, наблюдение путешественника из метрополии: тут одновременно осуждается пафос питерской молодежи, считающей себя более утонченной, нежели московская, и обсуждается большая их стесненность в средствах. Это мы описали настенную надпись как событие коммуникации, теперь обсудим информационный носитель.
Ну, конечно, стена – но стена чего? Подъезда, туалета, школы, внешняя или внутренняя, открытость или интимность текста подразумевается... Одно из самых любимых моих настенных впечатлений – это стена коровника. Что-то меня на сельскохозяйственную тему потянуло...
Итак, чрезвычайно близкий, почти не подмосковный, а московский совхоз, знаменитый тем, что там в 1993 году прошел первый и единственный катакомбный съезд коммунистической партии – это когда она была запрещена. Директор – поволжский немец Бреннер. Ведет депутацию к бетонному коровнику, построенному в год Олимпиады по голландскому проекту и голландской лицензии. Принцип заключается в том, что под коровником расположен бетонированный же резервуар-накопитель, из которого фекалии должны удаляться посредством специального насоса.
Излишне говорить, что насос все время ломается, кроме того, наличествуют особенности среднерусского климата. Коровник стоит в некоем импровизированном болоте. При этом на стене коровника регулярно пишется простое русское слово «говно». Г-н Бреннер, ведя очередную высокую экскурсию, изрядно раздражается: «И так все знают, что говно, зачем все время писать?» И тут раздался твердый голос ставропольского казачьего атамана Рыбалко: «А может, русский человек чувствует необходимость констатации факта?» Подъезд сам по себе страшное место. Это место, где убивают чаще, чем в темном лесу. Многие москвичи боятся вечером заходить в свой подъезд...
Я тоже боюсь – стоит мне зайти, как вся моя жизнь бросается мне в лицо возле мусоропровода. Возле этой грязной батареи я мечтала о лучшей доле в пятнадцать лет; с тех пор прошло еще двадцать, а все хожу мимо нее. Исписанный подъезд считается символом бедности и печали:
«Вчера был в Бирюлево. Это такой спальный район в Москве, «город в городе», ибо жизнь там течет в другом ритме. В замызганном подъезде, на двери вонючего лифта, мне особенно бросилась в глаза одна надпись: «Вовочка П. – друг детей». Я плакал. Мы чудом вырвались из этой трясины, и мы никогда не скатимся обратно».
Это текст молодого москвича Артема Новикова – пронзительное свидетельство... Весною 2000 года в районной газете «Восточное Измайлово» появилась статья с названием «Маленький подвиг». Речь в ней шла о подвижничестве пенсионерки Тамары Эдуардовны Квитко, которая на невеликую свою пенсию купила дорогие акриловые краски и самолично расписала чудесными картинками первый этаж своего подъезда. В газетном интервью Тамара Эдуардовна так объяснила свой поступок: «Мне надоело, что восьмилетние дети пишут в моем подъезде слово, которое мы в свое время даже восемнадцатилетними знать не знали, и я захотела подарить своим соседям кусочек красоты».
Тотчас после выхода газеты побежала я посмотреть на тот кусочек. Тема росписи – Средиземное море, возле которого Тамара Эдуардовна не была никогда. Так она и сказала корреспонденту: «Море люблю страшно, но даже на Черном не довелось побывать – много лет отдыхала на Азовском. Так что в подъезде – фантазия».
Фантазия была такая – море синее, небо голубое, облака кучевые и перистые. Возле почтовых ящиков имелся дельфин, в районе головы практически расчлененный веселой улыбкой. На торцовой стене я нашла остров, Парфенон и кентавра. Над островом было написано «Греция» (которая, впрочем, находится скорее в Эгейском, нежели в Средиземном море). Над Грецией летел маленький российский самолетик с флажком на фюзеляже. Тамара Эдуардовна была уверена, что своим подвигом дала понять подъездным писакам разницу меж непристойностью и красотою, на самом деле она заменила чуждое ей высказыванием своим собственным, вполне равноценным.
Пенсионерское граффити было откровенно, как девичий дневничок – из него явствовало, что Тамара Эдуардовна милый, но тщеславный и бесхитростный человек. Что она мечтает путешествовать. Что ежели пустила она по небу самолет с российским флагом, то скорее всего Тамара Эдуардовна в свое время была ельцинисткой. И что не очень-то художница любит и помнит мужчин, ибо уверена, что кентавр есть «великолепное скрещенье» не атлета с жеребцом, а дауна с козой.
Прошло два года; тема стенных надписей ничуть не стала менее интересной – и вот опять отправилась я в красивый подъезд. Подъезд оказался отремонтирован и закрашен зеленой краской. На месте Парфенона, возле дверного звонка, образовалась надпись: «Не звонить – убьет». И ниже – «Напряжение 220 вольт и 40 градусов». Проза победила поэзию. Брутальный, жизненный реалистический текст надругался над текстом фэнтези.
Где-то в районе бывшего дельфина были начертаны стихи с употреблением нехорошего слова. Стихи такие:
«Сидит Костя на заборе и глазами смотрит вниз. До чего же мы дожили, смотрит прямо на пипис».
До чего же мы дожили – вербальный наивный текст победил визуальное наивное высказывание! Что же у нас с граффити все так не складывается? Стенные надписи и граффити – совершенно не одно и то же. Более того – они антагонистичны.
Граффити считаются частью модной молодежной культуры, впрочем, имеющей уж только в Москве десятилетнюю историю. Культура именуется hip-hop; граффити рисуют не просто дерзкие молодые люди, но дерзкие молодые люди, собранные в некие графические школы, все это тесно связано еще и с рэпом. В анамнезе культуры – Гарлем, брошенные городские кварталы, кирпичные пустые доходные нью-йоркские дома, выстроенные в начале века и давно покинутые итальянскими и еврейскими эмигрантами, подписи и метки, коими уличные гарлемские группировки отмечают свою территорию. Смерть, ужас, город контрастов. Дети любят бояться и пугать. У них вообще другая концепция страшного. Ну что ж, граффити в его чистом виде однозначно рассчитано на внутрикорпоративную оценку – это англоязычные забавы и англоязычные тексты. Выпуклые, пухлые, пустые росписи на трансформаторных будках, кокетливые подписи серебрянкой в подземных переходах под Тверской – что они нам? А на заборах дышат живой жизнью простые как правда рифмы:
«Я сегодня утром весел – ночью рэппера повесил»; в Йошкар-Оле, на заборе, по поводу смертельной ненависти двух районов: «Микрашка – козлы, Самбатхей – короли».
В Ульяновске одна из уличных группировок целую зиму охраняла от дождя и снега некий участок тротуара, на котором в драке между двумя микрорайонами погиб лидер группировки, популярный человек пятнадцати лет. На тротуаре всю зиму простояли стакан водки, фотография героя и свеча, накрытые от непогоды трехлитровой банкой. И всю зиму возле мемориала дежурили члены группы.
Тамара Эдуардовна хотела «как красиво», а сегодняшние хозяева подъезда, проживающие в нем свою сиротливую небогатую юность, хотят, чтобы «про них». Чего им Греция? Вот мы списали да сфотографировали все надписи в подъезде дома номер 10 по Ключевой улице в Братееве. Тут нужно сказать немного о жизни подростков этого подъезда. Например, девочка Маша считается из сильненькой, состоятельной семьи. У них в квартире радиотелефон, музыкальный центр, дорогой холодильник. А жрать вот нечего. В том смысле, что экономия. Семейный лидер мама раз в неделю ездит на бирюлевский рынок и покупает строго ограниченное количество продуктов. Съели – сами виноваты. Один раз папа так проголодался, что поехал ночью колымить на машине, чтобы купить поесть.
И вот дети как умеют обживают свой подъезд. Подъезд – гостиная подростка, и он обставляет его так же, как его мама и папа обставляют свою большую комнату. Ему кажется, что он дерзит, протестует – разве ж? Ежели на стене написано «Гриндерс-камелот», то это марки модных ботинок, это стенной модный календарик. Ежели написано «Имейте баб на свежем сене, как завещал Сергей Есенин», то это маленькая книжная полочка. Ежели совсем что-то непристойное, это как будто папа порнуху включил. А вот любимая мною надпись:
«Кто знает, ЧТО мы написали на этом этаже красным маркером (а кстати, ничего особенного не написали) тот лох, пидор, б....ь, бомж и Анна Петровна из 867 школы».
Мне очень понравилась энергия перечисления – Анна Петровна вышла хуже бомжа. Но вот первое слово о любви – в подъезде появляется чудесное слово «х..» Дж. Бушелл в работе «Moscow graffiti» высказал преостроумнейшую мысль о разнице между двумя главными непристойностями русского и американского мира: у одних «х», статическое грозное самодостаточное оружие, у других «F», как ни крутите, а все же действие.
Предположим, мы избрали братеевский подъезд полем вербального эксперимента, предположим, расстроились, что из всей любовной темы один великий статичный «х» и один скучный четырехстопник с надоевшим нам словом:
«Я тебя любил ужасно, а тебе и все равно, у тебя большие сиси, но по сердцу ты говно».
И тут ваш автор захотел стать идеальным корреспондентом. «Хочу знать, кто написал «х» и про «сиси», и встретиться с молодым человеком!» Были у меня такие возможности, дружественный был подъезд. Вот о чем захотела поговорить я с юнцом: безличный город наступает на тебя, наверное, имеется попытка город приручить, одомашнить?.. И я стала представлять наш разговор. Вот приводят мне пятнадцатилетнего Витю, и говорю я: «Ты написал слово «х»? Да куда ж ты, это прекрасно! А как ты относишься к статичности «х»? Неправда ли, славянский «х» похож на угрюмого болвана с острова Пасхи? А вот импульс к написанию слова «х» каков? Дерзкий жест, акт утверждения свободы, стихийный постмодернизм?» Тут, с ужасом глядя на меня, убежит мальчик Витя. Ему ведь пятнадцать лет. Он ведь думает, что в тридцать пять люди уже не размножаются. И отчасти он ведь прав. Жизнь дольше любви. Так долго никакой статичный «х» не стоит.
Я вот третьего дня спросила мужа, а не слабо ли ему член на стене подъезда нарисовать, так он с испугу автомобильной дверью палец прищемил. Теперь ноготь сходит.
(С)
http://www.phototabloid.ru/humor/438-stennaya-lirika-moskovskogo-podezda.html
